Борис Поплавский - один из ярчайших поэтов литературы русского зарубежья. Его стихи буквально завораживают и очаровывают с первых строк: красота необыкновенная, беспредельная сладость... Кажется, что в них, в этих сти-хах, вся твоя душа, весь ты!
Хорошо, но что же делать с ними, как перестать быть жертвой этих жут-ких стихов и обрести позицию равноправного коммуниканта? Такая возмож-ность видится только через дискурсный анализ - анализ коммуникативных стратегий поэтического дискурса Бориса Поплавского. В этом анализе мы исходим из исследования систем компетентностей двух участников коммуникативного события - субъекта и адресата. В настоящее время нам доступны поэтические тексты, дневники и статьи самого Бориса Поплавского и наши собственные читательские ощущения. На основе первых до определённой степени возможно реконструировать явные, эксплицитные интенции инициатора дискурса.
Поразительно, как сквозь всё творчество Поплавского: сквозь его стихи, романы, дневниковые записи, газетные и журнальные статьи, - проходит одна и та же, ведущая и определяющая для Поплавского, идея - идея кенозиса, смирения, истощения-истощания, ничтожения (М. Хайдеггер) субъектом самого себя. Именно в этом пункте дискурс Поплавского совпадает с общим настроем всей западной культуры 30-х гг. ХХ в., культурогенным психотипом которой в это время становится мазохизм.
В основе последнего лежит идея самоуничижения и самоотрицания. "Кратчайшее определение мазохиста состоит в том, что он добывает свою идентичность путём отрицания своей идентичности".1 Причём, как совершенно точно замечает И. П. Смирнов, необходимо отличать мазохистскую версию кенозиса от христианской, сформулированной апостолом Павлом в "Послании к Филиппийцам", 2, 6-13.2 Субъект христианского кенозиса отказывается от признакового существования в пользу беспризнакового существования в Боге: "Я смиряю себя ниже самой смерти, ничего не получая взамен". Это смирение весьма схоже с даосским не-деянием, собственно недеянием в обычном понимании этого слова не являющимся. Даос не делает ничего, даже ничегонеделание. Он не идёт каким-либо одним определённым путём, но всеми путями сразу. Можно сказать, что даос не является обладателем какого-либо приватизированного, только ему принадлежащего дискурса. Он - агон, использующий любые дискурсы.
В отличие от субъекта христианского кенозиса субъект кенозиса в мазохизме (и в дискурсе Поплавского соответственно) в результате отказа от себя себя и приобретает, он обретает свой, оригинальный, отличный от всех других дискурс, который и становится, собственно, дискурсом отказа от себя. Таким образом, весь этот дискурс трансгрессии, бесцельной траты (Ж. Батай) вполне вписывается в логику экономического обмена: "ты - мне, я - тебе".
В своём дискурсе Поплавский обменивает жизнь на смерть. Жить - это, собственно, не жить, а умирать, умереть прежде собственной смерти, обмануть её, забежав ей вперёд: "Я уничтожу себя до того, как это сделаешь ты. Когда ты придёшь сюда, ты никого здесь не обнаружишь, потому что я буду там, по ту сторону тебя (смерти) - в жизни".
Мазохист (в описании Ж. Делёза) испытывает наслаждение отнюдь не от боли и страдания, как обычно считают. Просто мазохист ставит телегу впереди лошади, меняя местами причину и следствие. Наслаждение запретно для него, за ним неизбежно последует наказание, поэтому мазохист сначала испытывает наказание, не только дающее ему право, но даже обязывающее его вслед за этим пережить запретное наслаждение. "Инверсия во времени указывает на инверсию содержания. "Ты не должен этого делать" преобразилось в "Ты должен это сделать".3 Так мазохист избегает карающей длани Закона и терзающего душу чувства Вины.
Субъект дискурса Поплавского действует сходным образом. Он умирает, теряя себя, свой голос, но эта смерть (жертвоприношение) просто обязывает его жить, реализуя свой полноценный авторский дискурс и полноценную коммуникацию с другими. В своей статье "Заметки о поэзии" Поплавский пишет: "Не следует ли писать так, чтобы в первую минуту казалось, что написано "чёрт знает что", что-то вне литературы? Не следует ли поэту не знать - что и о чём он пишет?
Здесь противостоят две поэтики, по одной - тема стихотворения должна перед его созданием, воплощением лежать как бы на ладони стихотворца, давая полную свободу подбрасывать её и переворачивать, как мёртвую ящерицу; по другой - тема стихотворения, его мистический центр, находится вне первоначального постигания, она как бы за окном, она воет в трубе, шумит в деревьях, окружает дом.
Этим достигается, создаётся не произведение, а поэтический документ - ощущение живой, не поддающейся в руки ткани лирического опыта".4 Таким образом, субъект у Поплавского перестаёт занимать активную позицию по отношению к объекту и занимает пассивную, полностью переворачивая ситуацию и становясь объектом собственного объекта: SдO; SЮO; OЮS.
Субъект отказывается быть отцом, автором своих собственных произведений, но приобретает в результате такой стратегии противореализации необычайную сверхкоммуникативность, возможность осуществляться, репрезентироваться в другом месте, в другое время. Он становится сыном своих произведений.
Адресату в этом дискурсном пространстве не оставляется позиции вненаходимости - собственной субъектной позиции. Он вынужден, дабы событие коммуникации произошло, пережить тот опыт, который переживает субъект - опыт собственной пустоты и небытия. Таким образом, субъект и адресат совпадают в общем для них процессе ничтожения: ОгA; OЮA; AЮO; S=A.
Вся вышеописанная стратегия коммуникации относится к креативной версии дискурса Поплавского, реальная же картина оказывается не такой однозначной. Реальный, конкретный адресат испытывает смешанные чувства: с одной стороны, я как читатель переживаю то, что переживает, как мне кажется, автор - "жалость к себе, постоянно исчезающему и умирающему"5 (А=S); c другой, я начинаю восхищаться и преклоняться перед гением автора (АдS); плюс к этому, я вдруг неожиданно переживаю собственную гениальность и оригинальность - я испытываю такие красивые, благородные, недоступные другим чувства, я оказываюсь приобщён к сакральному.
Как нам кажется, субъект дискурса Поплавского весьма искусно спекулирует на основном для современного западного человека чувстве - уверенности в существовании собственного Я. Для человека модерной эпохи, или культуры "уединённого сознания" (В. И. Тюпа), само собой разумеющимся фактом является убеждение, что есть Я, личность, некий внутренний мир, ни на кого не похожий, отличный от других, отчуждённый от них. Это уникальное и неповторимое Я изначально противопоставлено т. н. внешнему миру, обречено на выживание и борьбу за существование в нём.
Субъект дискурса Поплавского неожиданно предлагает своему адресату отказаться от самого святого и драгоценного, что у того имеется, - от собственного Я. Субъект соблазняет адресата разрешением себе расслабиться, отказаться от борьбы и защиты, от невероятных усилий, затрачиваемых на это, стать пассивным и жалким - никем, и через эту жалость к себе, маленькому, обиженному этим огромным миром, возвыситься над ним, над всеми.
Таким образом, в коммуникативной стратегии Поплавского существуют два уровня: явный и скрытый, имплицитный, бессознательный, наверное, для самого Поплавского. Субъект дискурса осуществляет подмену, создавая у адресата иллюзию идентичности субъекта дискурса (SS) и внутритекстового субъекта (ОS), и этим заставляя адресата дискурса (АА) переместиться внутрь текста и отождествить себя с внутритекстовым адресатом (ОА).
Для этого субъект использует разнообразные риторические и поэтические приёмы: в ритмике, семантике, синтактике и т.д.6 В этом плане интересно одно наблюдение над поэтикой Поплавского: довольно значительное количество его стихотворений строится по одной схеме - лирический повествователь обращается к некоему собеседнику в невероятно сильных императивных, приказных формах. Все императивы связаны с семантикой застывания и обездвижения. Так в одном из стихотворений сборника "Снежный час" всё время повторяются одни и те же слова:

Как холодно. Душа пощады просит.
Смирись, усни. Пощады слабым нет.

Закрой глаза, пусть кто-нибудь играет,
Ложись в пальто. Укутайся, молчи.

В общем лирическом движении всего стихотворения создаётся ощущение какого-то совершенно бесстрастного, стального, неумолимого голоса, сопротивляться которому просто нет сил.7
Весь вопрос в том - к кому направлен императив? Существуют две равновероятные возможности (и даже необходимости): во-первых, это обращение к себе, превращение себя в пассивный объект своего активного воздействия; во-вторых, обращение к любому читающему эти строки - превращение тебя в непосредственного собеседника, со-участника происходящей коммуникации, в конечном счёте, героя текста.
Здесь можно также вспомнить известную статью Ю. М. Лотмана о природе автокоммуникации, в процессе которой текст-сообщение выступает как код, трансформирующий сам источник сообщения: "В процессе такой автокоммуникации происходит переформирование самой личности, с чем связан весьма широкий круг культурных функций от необходимого человеку в определённых типах культуры ощущения своего отдельного бытия до самоопознания и аутопсихотерапии (выделено мной. - К. А.)" 8.
Таким образом, глубинная коммуникативная стратегия инициатора поэтического дискурса Бориса Поплавского состоит в воссоздании вторичного, поверхностного лже-дискурса, призванного скрыть истинные намерения говорящего. Авторская маска-"поплавок" позволяет субъекту завлечь адресата внутрь текста, превратив его таким образом из собственно адресата общей коммуникации в объект своих личных манипуляций. Сам же субъект из "невинной жертвы" становится "хищным" агоном, приобретающим в результате игры с пациентом-читателем определённые дивиденды: психологические, экономические, культурные.

Примечания
1.Смирнов И. П. Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М., 1994. С. 238.
2.Там же, с. 248.
3.Делёз Ж. Представление Захер-Мазоха // Венера в мехах. Л. Фон Захер-Мазох. Венера в мехах. Ж. Делёз. Представление Захер-Мазоха. З. Фрейд. Работы о мазохизме. М., 1992. С. 269.
4.Поплавский Б. Ю. Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма. М., 1996. С. 251.
5.Там же, с. 99.
6.Об этом более подробно см. в нашей статье: Аликин К. Ю. Принцип "кинематографического письма" в поэтике Бориса Поплавского // Молодая филология -2. Сборник научных трудов под ред. В. И. Тюпы. Новосибирск, 1998. С. 174-180.
7.Известно, что в психотерапии при наведении транса или гипноза активно используется настойчивое, монотонное повторение одних и тех же слов. Близость поэзии Поплавского к различным магическим, шаманским, психотерапевтическим и пр. практикам - тема отдельного исследования.
8.Лотман Ю. М. Автокоммуникация: "Я" и "Другой" как адресаты // Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история. М., 1996. С. 36. Здесь же Лотман отмечает большую значимость для такого типа коммуникации принципа повтора.

Статья опубликована в журнале: Дискурс, 1998, № 7. С. 21-23.

На главную страницу