"Стихи? Да, он писал прелестные, глубоко музыкальные стихи, такие, которыми нельзя было не заслушаться, даже в его монотонно-певучем чтении" (Георгий Адамович).

"Эти трагические, одурманивающие своей музыкальностью строки казались особенно пронзительными, когда их монотонно читал сам автор, манерой чтения ещё усиливая "туманность" своих образов. Он читал небрежно, читал в нос, без малейшего желания прельстить слушателя" (А. Бахрах).

"В стихах его было много прелести, много музыкального очарования, и, когда он их читал на "вечерах поэтов" своим глухим, однообразным голосом, глотая окончания строк, низко опуская голову, чувствовалось, что поэт хочет передать ту музыку, которой было полно всё его существо. Над его манерой читать многие, может быть, посмеивались, особенно из "чужих", воспитанных на декламации артистов, но для нас эта манера была неразрывно связана с поэзией Поплавского" (Антонин Ладинский).

В моём представлении стихи Поплавского – это глубоко визуальные стихи, их нельзя читать вслух. Их надо читать про себя глазами строчка за строчкой, стих за стихом, и тогда происходит чудо преображения материальной ткани стиха (визуальных строк и буквочек) в визуальную плоть образов. Метаморфоза, метабола, превращение.

Если и читать стихи Поплавского вслух, то только как сам Поплавский – монотонно бубня стихи одно за другим, как падающий снег или нескончаемый однообразный дождь. Музыка возникает сама из образов стиха, её не надо делать, не надо представлять, стих сам её делает, она УЖЕ есть внутри стиха Поплавского.

«Его стихи нужно читать, мне кажется, одно за другим, подряд. Только тогда звучит их нежная и грустная музыка и магически расцветает сюрреалистическая и фраанжеликовская живописность метафор» (Владимир Варшавский).

«Оттого-то вся поэзия Поплавского имеет какой-то обволакивающий, анестезирующий привкус и оттенок, будто это нескончаемая, протяжная колыбельная песнь. Отсюда её навязчивая, одурманивающая музыкальность, отсюда и отвращение Поплавского ко всякому декламационному творчеству, которое он воспринимал как измену единственному назначению поэзии» (Георгий Адамович).

Дело в том, что Поплавский – поэт спрятанный или, вернее, весь спрятавшийся внутрь. Неслучайно, по отзывам современников, он всё время носил чёрные очки. Это был «внешне серый человек» (А. Бахрах). «Человек без взгляда, человек без жеста, человек без голоса»  (Нина Берберова). Обратите внимание, как он читал свои стихи: «глотая окончания строк».

Поплавский – весь схлопнувшийся внутрь, внешне серый, пустой. В этом месте произошла аннигиляция. Но именно от этого-то и возникает в этой пустоте нескончаемая музыка и движение, «как бы moteur immobile [неподвижный мотор (фр.)], рождающий непрестанно музыкальное движение». «Ты и Бог представляют собой закрытую систему – эллипсис, где Бог – активный ныне, а Ты – пассивный полюс. Богу возвращена его пассивная активность, как растение само раскрывается солнцу. Ты же активно пассивен, т.е. вся Твоя деятельность направлена на то, чтобы достигнуть абсолютной пассивности» (из дневников Поплавского).

Субъекта здесь нет, говорит сам объект, т.е. Бог. Или точнее, подлинный субъект здесь – Бог; человек, поэт здесь – лишь объект Божественных усилий или, вернее, Божественного недеяния («пассивная активность»), стило в руках Бога, тот самый «moteur immobile [неподвижный мотор (фр.)], рождающий непрестанно музыкальное движение». Поэт и Бог совпадают в точке своего недеяния. Поплавский – поистине боговдохновенный поэт.

Можно также сказать, что в поэзии Поплавского мы видим блестящее воплощение сюрреалистической теории «автоматического письма». «Этим достигается, создаётся не произведение, а поэтический документ – ощущение живой, не поддающейся в руки ткани лирического опыта. Здесь имеет место не статическая тема, а динамическое состояние (не аполлоническое, а дионисическое начало), и потому отображение превращается и изменяется, как живая ткань времени.

В таком стихотворении всё свободно превращается «во всё»; построено такое стихотворение бывает не наподобие твёрдых тел, например статуи, а скорее наподобие разноцветных жидкостей. И так как и сами мистические знаки ни о чём в точности не повествуют, а само магическое становление не прерывает в нём свой поступательный ход, полёт или танец, то в нём «всё» как бы продолжает свободно возникать из «ничего» (Борис Поплавский «Заметки о поэзии»).